Предков моих по линии бабушки - матери отца занесло из благодатной Украины в Сибирь в первой половине XIX в. В 1822 г. Император Александр I, "уважив пользы, от сего произойти могущие", повелел разрешить государственным крестьянам переселяться в сибирские губернии - на удобные и свободные земли. В неведомые зауральские дали отправились тогда из Европейской России немногочисленные искатели лучшей доли, в числе которых были и мои предки, бывшие слободские казаки.
     Снялись с насиженных мест с "чадами и домочадцами", с нехитрым крестьянским скарбом, скотом и сельскохозяйственными орудиями. Выдержав долгий переход, водворились на землях Сибирского казачьего войска и основали селение на берегах Ишима, вблизи казачьей Горькой (или Пресногорьковской) линии. Линия эта - цепь казачьих станиц, укреплений и форпостов, была заложена в степях Юго-Западной Сибири в 50-х годах XVIII в. Начинавшаяся на восточных границах земель оренбургских казаков (в Звериноголовской), шла она далее строго по прямой на восток безводными степями, пересекая горько-соленые озера (отчего и получила свое невеселое название), и оканчивалась в Омске - столице Западной Сибири. Центром линии стала крепость Святого Петра, давшая жизнь современному городу Петропавловску.
     Несладкой была служба сибирских казаков на Горькой линии, нелегкой оказалась и "лучшая доля" новоприбывших малороссов, поселившихся вовсе не внутри, а снаружи линии укреплений, в необжитой степи. Кочевые казахи, более 100 лет назад вытесненные джунгарами из среднеазиатских оазисов к северу, к границам русских земель, и в первой половине XIX в. продолжали нападать на казачьи станицы, жгли крестьянские селения, угоняли скот, грабили и убивали мирных жителей. Неспокойно было в приишимских степях, но поселенцы, "пионеры степей", под прикрытием казачьих отрядов пахали землю, сеяли хлеб, рожали детей.
     В 1833 г. заложили на собственные средства однопрестольную деревянную церковь во имя Вознесения Господня, которую строили всем миром 6 лет. И спустя 70 лет, в 1900 г., церковь, по свидетельству очевидцев, была хотя и маловместительна, но прочна. Особо чтимой в ней была икона Святого Праведного Симеона Верхотурского, вообще особенно почитаемого на Урале и в Сибири. Церковь же дала имя селу, названному Вознесенкой.
     Каторжный земледельческий труд дал свои плоды: как писал сибирский исследователь-агроном В. А. Остафьев, "прибывшие переселенцы-пахари … со своими быками и плугами, сразу стали твердо на ноги. Взодрали малороссийскими плугами на своих волах целины и в один-два года окружили себя скирдами. Запашка была ведена очень значительная: некоторые отдельные хозяева засевали одной белотурки по 50-100 десятин по целине; через несколько лет у многих домохозяев паслись табуны лошадей и несколько десятков пар волов и овец. Словом, … вознесенский казак-переселенец стал богачом". Для сравнения достаточно сказать, что в Европейской России средний размер посева крестьянского хозяйства составлял тогда не более 3 десятин.
     Расширявшиеся границы Империи в среднеазиатских степях тем временем требовали более надежной охраны: регулярные кавалерийские полки, введенные в Сибирь в середине XVIII в., ушли в Европу еще в начале XIX в., а на каждого из сибирских казаков, оставшихся здесь единственной конной силой, приходилось не менее 100 квадратных верст "подконтрольной" территории. Степь, замирившаяся было в 20-х годах XIX в., снова волновалась: мятежный султан Кенесары, нарушив данную его предками присягу на верность России, нападал на станицы и села, грабил не только русские торговые караваны, но и своих собратьев - казахов, отказавшихся примкнуть к нему и считавших себя российскими подданными.
     Требовалось увеличить явно недостаточную численность казаков, что и было сделано в 1846 г., когда крестьянские селения, лежавшие "смежно и чрезполосно с казачьими станицами", были причислены в состав Сибирского казачьего войска. Так мой далекий предок и его односельчане влились в сибирское казачество - сословие степных воинов-землепашцев, охранителей азиатских границ Государства Российского, верно служивших ему, как повелено было Государем, с малолетства и "доколе в силах".
     Далеко не только охрана границ лежала на сибирских казаках: Положением 1846 г. им вменялось исполнять обязанности внутренней стражи во внешних (то есть лежащих за пределами укрепленных линий) степных округах, содержать в степи военные посты и коммуникационные пикеты, высылать охранные отряды на Томские золотые прииски, комплектовать нижними чинами местные команды Корпуса жандармов, содержать в исправности дороги, мосты, гати и перевозы на войсковых землях, обеспечивать расквартирование и перевозку регулярных частей, проходящих через войсковые земли, препровождать арестантов. Но, пожалуй, наиболее емко все многообразие службы, лежавшей на сибирских казаках, выражено в последнем пункте Положения, как бы вобравшем в себя все предыдущие обязанности: "по повелению выходить на службу, куда назначено будет". И при всем этом сибирский казак должен был и свое хозяйство вести, кормить семью! Правда, государство, надо отдать ему должное, платило казаку пусть скромное, но регулярное жалованье, выдавало хлебный паек и деньги на покупку коня и снаряжения.
     С 17 лет казачьих "малолетков" начинали тогда привлекать к исполнению станичных повинностей, а по достижении 19 лет зачисляли в казаки, приводили "на верность службы к присяге" и направляли на действительную службу, которая длилась ни много ни мало 30 лет, из которых 20 - служба полевая, а 10 - в резерве.
     Так же вступали в казачью службу и другие мои предки, бывшие казаками уже по рождению: по тому же Положению 1846 г. дети казаков считались поступившими в войсковое сословие, в котором однажды вступивший оставался навсегда.
     К середине XIX в. большинство казахских родов приняли подданство России. Мятежный Кенесары, теснимый казачьими отрядами, утратил поддержку соплеменников и откочевал на юг, где попробовал было воевать с киргизами, но был ими разбит. В степи воцарилось спокойствие, но ненадолго. Для защиты новообретенных подданных Империя начала выдвижение казачьих форпостов на юг, в Семиречье, к северным отрогам Джунгарского Алатау, и дальше к рекам Или и Чу, где столкнулась с куда более агрессивным противником.
     Хивинское и Кокандское ханства и Бухарский эмират, издавна промышлявшие нападениями на караваны и угоном людей в рабство, считали себя недоступными, пока не обнаружили в буквальном смысле у своих ворот шашки сибирских казаков и штыки туркестанских линейных батальонов, вставших на охрану новых рубежей страны.
     Кокандцы и бухарцы, лишившись привычной дани, которую они собирали с беззащитных казахов и киргизов, попытались выбить русских из южных степей, вернув сюда грабительские налоги, чиновничий произвол и работорговлю. Мелкие пограничные стычки к 1860 г. переросли в настоящую войну.
     Сибирские казаки, в числе которых были и мои предки, по-прежнему составляли здесь единственную кавалерию и были "на острие атаки": под командованием майора Г. А. Колпаковского в 1860 г. рубились с кокандцами под Узун-Агачем, в 1862 - штурмовали Пишпек, с полковником М. Г. Черняевым в 1864 г. брали крепости Мерке, Аулие-Ата и Чимкент, в 1865 - овладевали Ташкентом. В 1868 г. русская пехота под прикрытием казаков, отразивших нападение конницы противника, разбила бухарцев под стенами Самарканда, после чего город сдался без боя.
     Наголову разбитые бухарцы и Коканд вынуждены были в 1868 г. заключить с Россией мирные договоры, по которым на их территориях российским подданным предоставлялось право свободного пребывания, а русским купцам - право свободной беспошлинной торговли.
     В 1873 г. сибирские казаки в отряде генерала К. П. Кауфмана участвовали в Хивинском походе, результатом которого стало замирение последнего из неспокойных Хивинского ханства.
     В 1875-1876 гг.х сибирцы усмиряют восставших кокандцев, обороняют Ходжент, в отряде М. Д. Скобелева, будущего Белого генерала, очищают от разбойников долину Ангрена. У Махрама врубаются во фланг противника, прикрывая пехоту от вражеской конницы, угрожавшей со стороны гор. Получают "Георгиев" за разгром предводителя мятежников Абдуррахмана у Мин-Тюбе, штурмуют Андижан. Под Хаки-Ховат ночью всего одна сотня сибирских казаков обнаруживает лагерь Абдуррахмана и, не дожидаясь указаний, бросается в самую гущу кокандцев общим числом 4000 человек. Потеряв бессчетно убитыми, объятая ужасом шайка бежит и уже больше не показывается отряду.
     "Я глубоко верю в казаков, как славную боевую силу …", - таков был отзыв их командира М. Д. Скобелева. Поистине дорого стоит эта похвала легендарного военачальника, самого отличавшегося отчаянной смелостью.
     Вознесенка к этому времени разрослась, вобрав в себя близлежащие казачьи поселки. К 1880 г., когда здесь родился мой прадед, было в ней 176 дворов, 673 казака и 682 казачки, станичное правление, церковь, станичное училище. Прадед мой вместе со сверстниками ходил в станичное училище, сызмальства обучался верховой езде, владению шашкой и винтовкой. В 18 лет, как и положено, был зачислен в приготовительный разряд и начал готовиться к действительной службе.
     Хотя после подавления Кокандского мятежа в среднеазиатских областях воцарились мир и покой, первоочередным полкам сибирских казаков так и не довелось вернуться отсюда поближе к родным станицам.
     Неспокойно было в соседнем китайском Синьцзяне, и сибирцы еще в начале 80-х годов взяли под охрану юго-восточные рубежи Отечества - границу с Китаем. 2-й Сибирский казачий полк, в котором служили уроженцы Вознесенки, патрулировал конными разъездами границу от Тарбагатая до Тянь-Шаня, "закрывал" знаменитые Джунгарские ворота, содержал пограничные посты и летние казачьи пикеты по Хоргосу, на древнем Великом Шелковом пути. Примечательно, что после замены в 1902 г. казаков на постоянных постах пограничными полицейскими стражниками (из соображений экономии) количество нарушений границы значительно возросло.
     Здесь, за 2 тысячи верст от дома, и прошел мой прадед полевую службу. В Русско-японскую войну, когда второ- и третьеочередные сибирские казачьи полки ушли на восток, три первоочередных остались на своих местах - для охраны китайской границы и линии Сибирской железной дороги. В 1906 г. за эту "усиленную мирную службу" мой прадед, к тому времени старший урядник 2-го Сибирского казачьего полка, был награжден серебряной медалью с надписью "За усердие" для ношения на груди на Станиславской ленте.
     После Японской войны "льготные" казаки смогли наконец-то начать мирную жизнь. Прадед обзавелся семьей, которая прибавлялась не по дням, а по часам: к 1917 г. родились уже двое сыновей и трое дочерей. Крестили новорожденных все в той же старой, но прочной Вознесенской церкви.
     С 1 января 1913 г. за прослужением установленного срока службы мой прадед в чине вахмистра был перечислен из строевого в запасный разряд.
     Из поколения в поколение были казаки Вознесенки достойными продолжателями дела своих предков, степных первопоселенцев. Прадед со старшим братом так же пахали землю, разводили скот, который водили гуртами на продажу на юг, в русский Туркестан, и в соседний Синьцзян. Строили дома, иные из которых стоят в Вознесенке и по сей день.
     Как и многие станичники, выучили казахский язык и владели им свободно, хотя и не стало уже тогда в том большой необходимости. Не было ли это качество, почитавшееся иными русскими европейцами за признак дикости ("сибирские казаки, как рассказывают, уже до того одичали, что считают особенным шиком говорить между собою не по-русски, а на местных инородческих наречиях" - ужасался публицист В. Л. Дедлов (Кигн)), естественным проявлением подлинно русской души, чуждой сознания собственного национального превосходства, полной "всемирной отзывчивости" и всегда открытой культуре других народов?
     Октябрь 1917-го не только расколол страну, но и прошел глубокими трещинами по станицам, семьям. Сибирцы, оставшиеся верными присяге, в 1918 г. влились в составе трех полков в Степной корпус Сибирской армии Сибирского временного правительства, а после образования в июле 1919 г. Сибирского казачьего корпуса проведенная мобилизация казаков дала к сентябрю уже 7,5 тысяч шашек. Время, однако, было уже упущено, красные неумолимо теснили Колчака к востоку, и в сентябре Сибирский казачий корпус после ряда лихих кавалерийских атак откатился назад. Часть сибирцев ушла с Каппелем на восток в Ледовый поход, часть отступила с Анненковым в Семиречье. Остальные возвратились в свои станицы - защищать семьи от большевиков.
     Утвердившуюся на казачьих землях Советскую власть от репрессий в отношении сибирских казаков удерживал печальный опыт расказачивания на Дону, вылившегося в колоссальное по масштабам восстание. Однако к началу 1921 г. большевики продразверсткой и изъятием земель, политых кровью и потом предков, довели казаков до состояния, в котором ничтожной искры было довольно, чтобы вспыхнул в степях пожар народного гнева.
     В Февральском восстании 1921 г. казаки Горькой линии приняли самое активное участие. Мой прадед поднимал в Вознесенке добровольцев, сформировал и возглавлял в первое время полк, вошедший в состав Сибирской казачьей дивизии полковника Токарева. Пригодились тогда и пулеметы, привезенные братом с Германской войны и спрятанные до поры.
     13 февраля повстанцами был взят Петропавловск. Силы, однако, были неравны: на подавление восставших сибиряков, основную массу которых составляли необученные и невооруженные крестьяне, шли регулярные советские войска, подкрепленные частями, пришедшими из Европейской России. Петропавловск удалось удерживать лишь в течение трех дней. 2 марта неподалеку от Вознесенки дивизия Токарева дала решительный бой, исход которого был предрешен. Потеряв 150 человек убитыми, дивизия отступила к югу. Красные шли по пятам, и после трехдневного сражения у Лобаново 12 марта начался отход казаков на юго-восток, к Кокчетаву и Атбасару. 14 марта у Ново-Михайловского красные разбили 1-й полк дивизии Токарева, а через четыре дня в Вознесенке у моего прадеда родилась младшая - последняя - дочь.
     К середине мая горьколинейцы с присоединившимися к ним кокчетавскими и акмолинскими казаками, преследуемые красными, подошли с севера к Тарбагатайскому хребту. Злая судьба привела моего прадеда в те места, где 20 лет назад он оборонял границы своей страны, и теперь поставила перед выбором: сдаться или уйти из этой страны, чтобы продолжать борьбу. Сибирцы выбрали второе. Через перевал Хабарасу потрепанная, но не побежденная, дивизия Токарева числом до 1200 бойцов отступила в Синьцзян, где примкнула к Оренбургскому отряду генерала Бакича, который с марта 1920 г. стоял лагерем под Чугучаком.
     В лагере на реке Эмель лишенных средств к существованию казаков и солдат группы Бакича, многие из которых перешли границу с семьями, косили голод и болезни. Красный комдив Собенников злорадствовал: "белогвардейцы возвратились к знакомым привычным делишкам - купле-продаже, пошли по линии воровства и грабежа, а женщины занялись проституцией". Держались лишь одной мечтой: когда-нибудь вернуться на Родину.
     Однако и здесь судьба не дала измученным сибирякам передышки. Синьцзянские власти открыли границу красным частям, двинувшимся к Чугучаку с единственной целью: истребить группу Бакича. Чудом узнав об этом, Бакич за несколько часов до прихода карателей спешно вывел людей из лагеря и повел на северо-восток. Пешком, без воды и пищи, по непереносимой жаре шли они в поход, получивший название Голодного, теряя сотни и сотни людей, хороня по дороге жен и детей. Дойдя до пограничного с Монголией Шара-Сумэ, взяли его штурмом, практически "голыми руками": из 8 тысяч человек боеспособных было лишь около 600, из которых вооружена одна треть.
     Дальше дороги не было. С юга лежали безводные пески Джунгарии, с востока, за непроходимыми вершинами Монгольского Алтая, - красная Монголия, с севера - советский Горный Алтай. А с запада к концу августа сосредоточилась 13-я красная кавдивизия. Китайцы в этот раз не только согласились впустить советские войска на свою территорию, но и отрядили им в помощь 4-тысячный отряд, подчинив его советскому командованию. Истощенным, почти безоружным казакам - сибирцам и оренбургцам, сызранским пехотинцам, простым сибирским крестьянам не оставили места не только на Родине, но и на земле.
     1 сентября в районе Бурчума дивизия Токарева дала свой последний бой. В недолгой ожесточенной схватке несколько сотен сибирцев были изрублены, утоплены в Черном Иртыше и расстреляны. Особенно усердствовали "братишки" из красного 75-го Оренбугского казачьего им. Степана Разина полка под командой Самокрутова с 8 станковыми пулеметами.
     Немногим выжившим удалось уйти в Монгольский Алтай, но и те в конце октября были убиты при сдаче в плен под Улаангомом или умерли при конвоировании в Россию. Лишь 350 человек с командиром оренбургского казачьего дивизиона полковником Кочневым прорвались-таки в монгольские степи и вышли затем к синьцзянскому городу Цитай, где их следы теряются. В их числе, надо думать, и был мой прадед: другого способа выжить у него просто не было.
     Где, в каких диких пустынях скитался он, о чем думал под чужими небесами, потерявший Родину, семью, боевых товарищей? Нам не дано это узнать. Знаем только, что, не убоявшись расправы большевиков, после двух лет скитаний вернулся он в родную Вознесенку. Чудо, но его тогда не расстреляли красные, и судьба подарила ему еще 6 долгих лет жизни, чтобы послать еще одно, уже последнее, испытание.
     В 1929 г., незадолго до начала массовой коллективизации, местные чекисты, видимо, обостренным чутьем предвосхитившие начальственные указания, раскрыли в Вознесенке целую "русско-казачью группировку". Вина ее членов состояла в том, что они якобы подбили станичных казачек, осмелившихся протестовать против принудительной распродажи имущества казака, оштрафованного за то, что, спасая семью от голода, не дал себя ограбить под видом "сдачи хлебных излишков государству". Припомнили и казачье происхождение, и февраль 1921-го. После скорого суда моего прадеда и еще четверых членов "группировки", в том числе и его старшего брата с сыном, "тройка" ОГПУ приговорила к расстрелу.
     Жизнь их оборвалась 9 ноября 1929 г. в Петропавловске, в Пятом логу - любимом большевиками еще с 1917 г. месте массовых казней. Осиротевшую семью вскоре выслали в "казахстанские Соловки" - безводные пески Приаралья, где даже вольные рабочие на рыбных промыслах вынуждены были добывать питьевую воду из грязного льда, а спецпоселенцы, не имевшие и этого, сотнями умирали от жажды, холода и болезней. Но бабушка моя, которой было в ту пору 15 лет, вопреки всему выжила, дала жизнь моему отцу, протянула тонкую нить поколений ко мне и моим детям. Видно, хранил ее Святой Симеон Верхотурский, под иконой которого крестилась она в родной Вознесенке.
     Перелистывая забытые страницы, вспоминая имена предков - простых тружеников, защитников степных рубежей Отечества, в чьих судьбах, как в капле воды, отразились судьбы сибирского казачества и всей России, испытываешь особенную горечь. Ведь, вопреки русской пословице "двум смертям не бывать", Сибирское, Уральское и Семиреченское казачьи войска оказались "умершими дважды": первый раз под стальным катком большевизма, а второй - в наше время, когда исторические казачьи земли, щедро "отписанные" Советской властью "братским" республикам, оказались оторванными от России, когда иные недавние "братья" с исступлением изображают русского казака безжалостным захватчиком-завоевателем, стирают с лица земли русские кладбища и воинские памятники, силясь, кажется, стереть и саму память обо всем русском.
     Вглядываясь в единственную уцелевшую фотографию прадеда, думаю: допустим ли мы и третью, последнюю смерть наших предков - теперь уже в памяти нашей?